«Здесь конец миру»
Город с патриархальной физиономией
Губернские очерки вышли в Петербурге в 1856 году. Тут же Вятка узнала в Крутогорске свое отражение, а жители провинциального города ужасно обиделись на Салтыкова: срисованные с них портреты оказались совсем не привлекательными. «Они, оказывая ему гостеприимство, никак не ожидали, что будут увековечены им в литературе и при том показаны в таком непривлекательном виде, и находили, что это со стороны его чрезвычайная коварность, хором поносили его и возмущались его «черной неблагодарностью», - писала историк Лидия Спасская. Вятчане в ответ рассказывали про Салтыкова разные скандальные истории. «Щедрина пока все ругают, особенно за то, что он заглянул в семейные отношения крутогорцев, что считается здесь неприкосновенною святынею, сообщал в мае 1859 года из Вятки учитель Шемановский институтскому товарищу и известному критику Добролюбову. - Его «Очерки» известны по всей Вятской губернии даже станционным смотрителям и ямщикам почтовым...».
Что же такого обидного написал Салтыков-Щедрин про тихую Вятку? Подборку цитат из произведений Салтыкова составила искусствовед Елена Беляева. Почитаем.
«В одном из далеких углов России есть город, который как-то особенно говорит моему сердцу. Не то чтобы он отличался великолепными зданиями, нет в нем садов семирамидных, ни одного даже трехэтажного дома не встретите вы в длинном ряде улиц, да и улицы-то все немощеные; но есть что-то мирное, патриархальное во всей его физиономии, что-то успокаивающее душу в тишине, которая царствует на стогнах его. Въезжая в этот город, вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что вы ничего уже не можете требовать от жизни, что вам остается только жить в прошлом и переваривать ваши воспоминания… И в самом деле, из этого города даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец миру» («Губернские очерки»).
«Одна из самых ярких особенностей наших захолустных городков заключается в том, что там почти совсем нельзя встретить постороннего, наезжего люда. Все, что ни видится на улицах, на площадях, в присутственных местах, в лавках - все это тутошнее, живущее здесь только потому, что постепенно нагуляло себе как бы естественные кандалы. Постороннему здесь нечего делать, а потому незачем и приезжать. Это до такой степени верно, что нет ни одного провинциала, который не сознавал бы этой истины и не взглянул бы удивленными глазами на приезжего, не спешащего сломя голову вон. Провинциальный город никогда ни для кого не служил целью, а только стоял на пути, который так, кажется, и перелетел бы, если б были крылья» («Письма о провинции»).
Скука...
«Существуют, однако, вопросы, к которым масса не может относиться иначе, как с возбужденным интересом. Это вопросы ближайших нужд, из совокупности которых слагается жизнь коренного обывателя и возделывателя земли; на сцене - изнуряющая мысль о гроше; на сцене - вечная забота, вечная сутолока, имеющая в предмете завтрашний день... А в том-то и заключается действительное несчастье масс, что они не имеют досуга для развития, что они живут только настоящей минутой и что для ограждения настоящей минуты им выгоднее признать зло застывшим или, в крайнем случае, что-нибудь выторговать у него, нежели начать его прямое обличение» (из письма Салтыкова).
«Недавно цвет нашего аристократического общества давал с благотворительной целью любительский спектакль. При этом способ привлечения публики был избран хотя и не новый, но весьма оригинальный: билеты навязывались обывателям под угрозой мести; сказывают даже, будто некоторые извозчики получили по нескольку билетов и были в большом затруднении, в каких костюмах явиться на драматический фестиваль. Одним словом, явился новый, неожиданный налог» («Письма о провинции»).
«Ты не поверишь..., какая меня одолевает скука в Вятке. Здесь беспрерывно возникают такие сплетни, такое устроено шпионство и гадости, что подлинно рта нельзя раскрыть, чтобы не рассказали о тебе самые нелепые небылицы. Хотелось бы куда-нибудь... от этой непотребной Вятки» (из письма Салтыкова).
«Живу я по-прежнему очень-очень скучно, тем более, что мне общество здешнее до крайности надоело, и я большую половину моего знакомства совершенно оставил. Живут здесь люди одними баснями да сплетнями, от которых порядочному человеку поистине тошно делается...» (из письма Салтыкова брату 28 июля 1852 года).
«Много навозу и меньше всего книг»
«А сон великое дело, особливо в Крутогорске. Сон и водка - вот истинные друзья человечества. Но водка необходима такая, чтобы сразу забирала, покоряла себе всего человека; что называется водка-вор, такая, чтобы сначала все вообще твои суставчики словно перешибло, а потом изныл бы каждый из них в особенности. Такая именно водка подается у моего доброго знакомого, председателя. Носятся слухи, будто бы и всякий крутогорский чиновник имеет право на получение подобной водки» («Губернские очерки»).
«О провинция! Ты растлеваешь людей, ты истребляешь всякую самодеятельность ума, охлаждаешь порывы сердца, уничтожаешь все, даже самую способность желать! Какая возможность развиваться, когда горизонт мышления так обидно суживается, какая возможность мыслить, когда кругом нет ничего вызывающего на мысль? Да; жалко, поистине жалко положение молодого человека, заброшенного в провинцию! Незаметно, мало-помалу, погружается он в тину мелочей и, увлекаясь легкостью этой жизни, которая не имеет ни вчерашнего, ни завтрашнего дня, сам бессознательно делается молчаливым поборником ее. А там подкрадется матушка-лень и так крепко сожмет в своих объятьях новобранца, что и очнуться некогда. Посмотришь кругом: ведь живут же добрые люди, и живут весело - ну, и сам станешь жить весело» («Губернские очерки»).
«...потребность общественности есть сама по себе живейшая потребность человека, не следует забывать, что тот умственный запас, который заготовлен в прошедшем, необходимо должен глохнуть и засыпать по мере того, как прекращается процесс освежения и возобновления его. При отсутствии живой проверки мысли человек становится в странное положение своего собственного оппонента и своего собственного защитника. Этот недостаток мог бы быть отчасти устранен, если б была книга, но в наших мурьях очень много навозу и меньше всего книг» («Письма о провинции»).
«Почта приходила к нам из Петербурга два раза в неделю, да и то в десятый день. Собирались в почтовые дни в клубе, мы с жадностью просматривали газеты и передавали друг другу известия, полученные частным путем...» («Благонамеренные речи»).
«Я оставляю Крутогорск, передо мною растворяются двери новой жизни, той полной жизни, о которой я мечтал, к которой устремлялся всеми силами души своей... И между тем внутри меня совершается странное явление! Я слышу, я чувствую, что какое-то неизъяснимое тайное горе сосет мое сердце... «Уже ли я в Крутогорске оставил часть самого себя?» - спрашиваю я мысленно. Но текущие по щекам слезы, но вырывающиеся из груди вздохи красноречивее слов отвечают на этот вопрос! Да! Не мог же я жить даром столько лет, не мог не оставить после себя никакого следа!» («Губернские очерки»).
Подготовила
Мария Петухова
petuhova@bnkirov.ru
По материалам Елены Беляевой, журнала «Бинокль».