Незабытый Слободской
Куклы, сшитые из чулков и тряпок, игры прямо на дороге посреди улицы, строгие посты, черти, домовые, лешие и русалки — таким был мир детей каких-то 100 лет назад. Таким было детство маленькой Ии Громозовой (в замужестве — Франчески), представительницы известного в Слободском купеческого рода. Заключительный отрывок из воспоминаний Ии Франчески — о Слободском конца XIX века.
"Молосное" - нищим
«...Мои первые впечатления, насколько я помню, следующие: я сижу посреди улицы около нашего дома и играю дорожной пылью. Ясный солнечный день, кто-то берет меня на руки и пересаживает на тротуар, слышен унылый погребальный звон, показывается телега с пихтой, которую разбрасывает возчик по дороге. За ним движется погребальное шествие, заунывное "Святый Боже" звенит в воздухе. Наш дом находился между Сретенской церковью и мужским монастырем - в обеих погребали умерших...
За домом был большой двор, мощенный булыжником, с тремя большими амбарами, из которых один был каменный. Моему отцу принадлежал большой деревянный сарай, часть которого была отведена под коровник и конюшню... За двором был огород площадью около гектара... Двор и огород были миром нашего детства.
...Уклад жизни нашей семьи был чисто купеческий. Строго соблюдались посты и все праздники. Каждое воскресенье пеклись пироги, а в большие праздники задолго начинали готовиться: мыли двери, окна, чистили образа. Больше всего надоедали посты, которые строго выполнялись.
За две недели до масленицы уже начиналась подготовка к посту. Ели только рыбу - мясо не полагалось. В масленицу каждый день были блины, сначала на дрожжах, а в пятницу и субботу на масляной неделе - тонкие блинчики. В воскресенье пекли хворост (пирожное) и снова блины. Но в четыре часа, когда колокол ударял к вечерне, всё "молосное" из дома убиралось, отдавалось нищим, и все мы переходили на строгий пост. Последнее воскресенье перед постом называлось прощеным, и вечером нас детей заставляли просить прощения за грехи, кланяться в ноги взрослым, также просили прощения друг у друга... На седьмой неделе поста все взрослые говели. Наступала Пасха, а с ней и разговение. Конечно, мы объедались и болели. Нам давали крашеные яйца, и мы их катали с маленьких горок (доска, прислоненная к стене), старались разбить яйцо соседа и тем самым заполучить его себе. Рождество для нас, детей ничем не отличалось от других праздников - елок тогда у нас не было».
Считая дни до семика
«...Зима тянулась скучно и нудно. Игрушки нам покупали редко, их заменяли куклы, сшитые из чулков и тряпок с нарисованными бровями, носом и глазами.
...Весна приносила нам сразу все детские радости. Свежий воздух врывался в непроветренные комнаты, возможность выбежать во двор, а главное, семик. Этот своеобразный детский базар мы ждали, считая дни... Уже с утра по всему городу разрывается свист пищалок, свистулек и прочей музыки. Вся детвора спешит на семик, у кого нет денег, тот хотя бы полюбуется игрушками. И чего тут только нет! Глиняные куклы с яркой росписью, невиданные глиняные звери с рогами и даже целые группы. Вот барыня ведет ребенка, или рыбак едет на лодке и т.п.... Все эти игрушки стоят очень дешево. 10-20 копеек было тогда для нас уже целый капитал, на них можно было купить много игрушек. Насколько низки были цены, можно судить по тому, что мать всегда возмущалась дороговизной, когда ей приходилось платить за пару рябчиков 7 копеек».
Ведьма, леший и черт
«Знахарство было развито не только в деревнях, но и в Слободском. Однажды захворал мой старший брат, по настоянию бабушки позвали знахарку. Как сейчас вижу следующую картину: он лежит на двух стульях, а старуха, наклонясь над ним, что-то шепчет, потом берет тесемку и начинает "мерить" расстояние от кончика пальцев правой руки брата до левой ноги, а затем от левой руки до правой ноги - крест накрест. Полученные измерением длины тесемок она сравнивала и, если величина их не сходилась, она объявляла, что его сглазили, после этого она сбрызгивала его водой и массировала. Я со страхом и любопытством наблюдала эту сцену. Таково было лечение знахарок.
Конечно, черти, домовые, лешие, ведьмы, русалки и прочая нечисть были ближе и реальнее для населения, чем даже Господь Бог. Он-то ведь был далеко в небе, а с нечистью приходилось встречаться на каждом шагу в лесу и в обыденной жизни. Корова заболела - соседка-ведьма сглазила, в лесу заблудился - леший нарочно завел, а черт на каждом шагу вредил человеку. Этот мир нечисти - то поэтический, то грозный, то просто смешной был предметом рассказов и сказок в нашем раннем детстве.
Наше моральное воспитание - в прививке нам условных рефлексов на слова "грех" и "Бог накажет". Всякое неисполнение десяти заповедей - был грех, за которыми следовали кары, которыми наказывал Бог. Нам внушалось, что Он все знает и видит, и от Него никуда не скрыться. Особенно ярко описывался ад, причем за каждый грех полагалось особое наказание: солжешь - за язык подвесят, за неисполнение других заповедей - черти будут жарить на сковородке. У меня было пылкое воображение - я в детстве представляла ад в виде большой кухни, где на плите сидят грешники на сковородках, а черти в фартуках ходят и переворачивают их вилами, а Бог - был нечто грозное и карающее, уж во всяком случае, не доброе и милостливое».
Пистолет в шкафу
«Между тем, денежные дела отца шли все хуже и хуже: единственный источник нашего дохода - лавка, как тогда называли, - торговала все хуже и хуже, и товаров, и покупателей было очень мало... Обычно торговал приказчик, а для присмотра за ним кто-нибудь из нас сидел в лавке. За это нам разрешалось брать пряники и другие сладости. Я очень любила такие дежурства, дело в том, что в лавке был небольшой книжный отдел. Научившись читать, я очень полюбила книги... Я так увлекалась книгами, что забывала свои обязанности по наблюдению за честностью приказчика. Да и что я могла понимать в 7 лет?
Отец и мать ходили грустные. Как-то раз я увидела, что заплаканная мать вынимает из шкафа пистолет отца, длинный с серебряной насечкой и чернью, и прячет его в сундук. На мой вопрос «почему» она ничего не ответила, только сильнее заплакала. Я росла нервным, чутким ребенком и была очень привязана к родителям. Помню, в эту ночь я горячо молилась, чтобы у нас в семье не было горя, и мать не плакала, но все мои молитвы были напрасны. Это положило мои первые сомнения в справедливости и доброте Бога...
Кризис бы разразился, если бы не спасли отца выборы его в члены Губернской Земской Управы. Жалование члена Управы, по тому времени, было очень большое - 200 рублей в месяц. Но для этой должности нужен был ценз, кажется, 3 тысячи рублей. Лавка была ликвидирована; все, что можно, было заложено, и отец уехал в Вятку. Здесь он приискал квартиру, и мы вскоре всей семьей переехали в Вятку».
Подготовила
Мария Петухова
petuhova.mv@gmail.com
По материалам блога Fra Евгений (tornado-84.livejournal.com)