Леонид Ковязин

В коридоре небольшой квартиры заливисто лает Маруся — маленький серый пудель. «Маруся, сейчас пойдем», - спешно надевая пальто, успокаивает собаку бабушка Евгении Тарасовой (жены Леонида). Бабушка с Марусей тихо уходят и мы с Леонидом остаемся на кухне одни.

 

Леонид немногословен. Он выглядит сонным и усталым. Чай не предлагает. Леонид вообще-то без особой охоты общается с журналистами и согласился поговорить со мной только благодаря «рекомендациям» общих друзей и ради одного единственного абзаца текста. Вот этого абзаца:

 

- Главное, напиши, что для меня эта история не закончится до тех пор, пока ребята сидят. Самое страшное, что может случиться, это если под этот информационный шум о том, что всех отпускают в связи с олимпиадой, они так и останутся сидеть.

 

- Вы будете пытаться как-то повлиять на ситуацию?

 

- А какие у меня есть возможности? Я могу, например, сказать тебе о том, что ребята все еще сидят, и что это важно, а потом надеяться, что этот абзац ты не вырежешь. Могу прийти на суд, поддержать, отправить посылку, письмо, выйти на митинг. Это моя личная помощь. Другое дело, что когда людей больше — не 10, не 20, то на их мнение обращают внимание. И мы-то вышли во-многом благодаря информационному шуму. Ну и благодаря Олимпиаде, конечно. Никому не хотелось, чтобы Россию воспринимали, как тоталитарное государство и в итоге бойкотировали Олимпиаду. А тут и 20-летие Конституции — прекрасный повод, чтобы решить эту проблему. Хотя я, конечно, в это не верил. Такие более-менее тонкие ходы как-то не вписываются в существующую практику. Посмотрим...

 

- А сам-то ты что будешь делать дальше?

 

− Что дальше? Об этом лучше говорить примерно через месяц. Тут новогодние праздники, ничего не понятно... А так, обычные планы — учеба — работа.

 

Жизнь «до»

 

До «болотной истории» Леонид как раз пробовал жизнь на вкус: учился сначала на историческом в «политехе», потом на культурологии в «педе» (пока нигде так и не доучился), вместе с Евгенией Тарасовой осваивал театральное искусство в «Драматической лаборатории» Павловича, помогал Обществу слепых. Его часто видели с камерой в руках - он серьезно увлекся кинодокументалистикой и на Болотной 6 мая как раз снимал для «Вятского наблюдателя». В августе, кстати, Ковязин прошел во второй тур конкурса «Школы документального кино и документального театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова».

 

А утром 5 сентября в квартиру Леонида постучали. Следователи показали разрешение на обыск и увели молодого человека на допрос. Его задержали по подозрению в участии в массовых беспорядках. В два часа дня Ковязина опознал оперуполномоченный Панькин, специально для этого прибывший из Москвы. Вечером Леонида увезли в Москву, где 6 сентября предъявляли обвинение.

 

Уже 7 сентября Ковязин предстал перед судом.

 

- А чем вам помешали туалеты?- спросила Леонида председатель Басманного суда Солопова.

 

- Я увидел, что полиция бьет людей… - пояснил Леонид.

 

- И вы решили причинить вред полиции?

 

- Я не хотел причинять никакого вреда полиции…

 

- Но туалеты здесь причем?!

 

- Я понимаю, что это не очень хорошо. Но я хотел защитить людей от ОМОНа, —заявил на суде Ковязин, признав, что действительно толкал те злополучные туалеты (из них митингующие намеревались построить баррикады). Корреспонденту kasparov.ru на тот же вопрос о туалетах Леонид позднее ответит так: «Нервы не выдержали. Я ни о чем не жалею, но то, что я кучу людей расстроил — это факт».

 

В сентябре 2012-го Леонид Ковязин домой не вернулся. Ему отказали в домашнем аресте. Не помогли ни прекрасные характеристики с мест учебы и работ, ни поручительство деятелей культуры и искусства (с видеообращением в поддержку Ковязина выступила в том числе Лия Ахеджакова), ни ходатайства от многочисленных СМИ (Лента. ру, Афиша, Коммерсант, Грани, New Times, Новая газета, Свободная пресса в лице Шаргунова, Эсквайр; отдельные журналисты), ни предложенный денежный залог в 700 тысяч рублей.

 

Только через год и почти четыре месяца Леонид Ковязин вышел на свободу. «Дух Олимпиады» решил его, казалось, незавидную судьбу.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

«Революционер»

 

- Эта амнистия называется «широкой» (по ней выйдет около 25 тысяч человек), но ее на самом деле сложно такой назвать, если сравнивать с амнистиями 90-х годов, когда отпускали десятки, сотни тысяч человек, - рассуждает Леонид Ковязин, сидя на кухне. - А вообще у нас в целом сомнительная судебная система. За решетку запросто попадают невиновные люди. С советских времен сложилась такая система, когда следствие, прокуратура и суд работают в одной связке. И на уровне районного и областного судов (по крайней мере, в Московской области, где судили меня) нет никаких шансов оспорить не то, чтобы судебное решение, но даже приговор следователя. Есть какие-то возможности на уровне Верховного суда, но и там процент пересмотренных уголовных дел ничтожен. То есть, если на тебя следователь завел уголовное дело, ты в любом случае выйдешь со сроком — условным или реальным.

 

- Веришь ли ты в правосудие?

 

- Я в государство-то как в институт особо не верю после всех этих событий. Нас учили в школе на уроках права, что есть три ветви власти — судебная, исполнительная и законодательная. У нас же, по сути, все ветви превратилось в одну — исполнительную. Самостоятельность законодательной ветви власти в лице Госдумы и судебной вызывают легкое сомнение. Вокруг нашего судебного процесса постоянно шли разговоры, что все зависит не от закона, не от работы адвокатов и не от наличия или отсутствия вины, доказательств, а от «телефонного звонка». Есть такое понятие - «телефонное право».

 

- Когда тебя только арестовали, ты на что надеялся?

 

- Я ни на что не надеялся. Сначала думал, дадут лет пять. Потом стал надеяться, что хотя бы годика три. Подобные судебные процессы проходили периодически, хотя и не были такими громкими и раскрученными (впрочем, и «болотное дело» мало кому известно), и люди получали довольно большие сроки, в том числе по делам сфабрикованным. Я кое-что читал об этом и в теории представлял, что происходит, так что был готов ко всему. Опять же, наслушаешься «внутритюремных» разговоров... люди там еще более прагматичные, и в правосудие особо никто не верит.

 

Внутритюремные разговоры, как и вообще тюремный быт, Леонид как человек творческий периодически записывал и даже зарисовывал. Часть этих «записок» опубликована на сайте газеты «Вятский наблюдатель». Вот как раз кусочек о «разговорах»:

 

«Разговоры вне камеры (сленг. «хата») обычно короткие, однотипные: «Какая статья?» (сленг. «беда»), «Из какой камеры?», «Как давно заехал?», иногда: «Знаешь ли такого?»... О чем еще говорят? О деле, о сроках, «касатках», «надзорках», о лагерях («скорей бы») и как там живется. Что на работу не вернутся, и как хорошо на воле. Об общих знакомых, и кто как себя ведет.

 

На ответ «212-я» обычно следует короткая заминка: «Это что такое?». Потом реакция:

 

- Сам москвич. Я бы пошел, но там крутят, а я с моим занятием сам посмотри, где оказался;

 

- Да что вы как дети! У меня ребенок — полтора года, и то знает, что честных выборов не бывает. Будет тебе сейчас честный выбор!

 

- Лучше из страны уехать, чем на Болотную ходить. Я это всегда молодым говорю. Хоть нормально поживешь;

 

- Ну, ты же понимаешь, что ты не «политический». Так, хулиган…;

 

- Ничего же у вас не получилось и не получится. Но молодцы, хотя бы встряхнули. Слушай, а у тебя погоняло есть? А давай «революционер»? А чего, непозорное, только запомнить надо;

 

- С Болотной что ли? Да я бы вас на месте ОМОНа в шеренгу выстроил и камнями зах..чил (сотрудник ИВС);

 

И чаще всего:

 

- Да, браток, сходил ты на митинг…

 

− За нех.. народ крепят! (сленг. арестовывают)».

 

«Главное — я женился»

 

На кухне появляется Женя. «Ты Маше чай налил?» - интересуется она и тут же заваривает зеленый чай с имбирем.

 

После ареста Женя и Леонид впервые увиделись только 28 марта — в день их свадьбы в СИЗО. Потом Евгения приезжала еще не раз, старалась ходить на суды, а в конце прошлого года уволилась из кировского кукольного театра и перебралась в Москву, чтобы быть ближе к мужу.

 

Женя боролась. В то время как противники «белоленточников» в сети называли Ковязина «туалетным революционером», Женя устраивала одиночные пикеты, участвовала в благотворительных спектаклях (спектакль «Вятлаг», в котором Евгения играет роль жены заключенного вятлага Артура Страдиньша, специально был поставлен в поддержку Леонида), распространяла информацию о «болотном деле» в соцсетях.

 

Впрочем, боролась за свободу Леонида не только Женя. Уже через несколько дней после ареста - 10 сентября - кировские оппозиционеры провели одиночные пикеты на центральной площади Кирова. К дню рождения Лени — 27 сентября — кировская «Драмлаборатория» организовала первый благотворительный спектакль: собрали 20 тысяч рублей и множество записок с добрыми пожеланиями. Ради этого спектакля Борис Павлович даже уволился из университета, где «Драмлаборатория» обитала со времени своего создания: договориться с руководством вуза о показе «политического» спектакля не удалось. Театр съехал вместе в Павловичем.

 

Потом еще были разные акции, спектакли, письма и прочее. Такая поддержка была, надо сказать, у всех заключенных по «болотному делу»: на федеральном уровне старались помогать «Комитет 6 мая», проект «Росузник». И если в Кирове играли благотворительные спектакли, то в Москве в поддержку «болотных узников» устраивались рок-концерты с участием, например, Бориса Гребенщикова.

 

А сам Леонид по этому поводу в первые дни пребывания в тюрьме написал в своих «записках из тюрьмы» следующее:

 

«Что касается меня, то настроение обычное, обыденное. Из колеи, как ни странно, выбивают свидания, посылки, письма, слова адвоката на суде. Всё то, что вроде бы должно поддерживать. Всё это ценится окружающими — сокамерниками, даже сотрудниками СИЗО. Это помогает психологически. От чая с лимоном все-таки отказаться трудно. Но сразу воспоминания, мысли. И невыраженная благодарность, нельзя сразу сказать хотя бы банальное «спасибо». Это по-хорошему, но подрывает бодрость духа».

 

«Даже страшно представить, что там было написано про меня в блогах. Я прочел только одну заметку с «Граней». Прекрасная заметка, но так неприятно быть ее персонажем! Ощущение, что не принадлежишь самому себе».

 

- Чем для тебя было это время «взаперти»? Как ты оцениваешь этот период жизни? - продолжаю я «допрос», которому Леонид по-прежнему не особенно рад.

 

- Да никак не оцениваю. Я год и 4 месяца провел в тюрьме. Самое главное — это то, что я женился.

 

- Евгений Ройзман, которого недавно избрали мэром Екатеринбурга, раньше говорил, что «каждый русский интеллигентный человек должен хоть немножечко посидеть в тюрьме»...

 

- Глупость страшная. Лучше никому в тюрьме не сидеть. Как бы ты хорошо не встраивался в тюремную систему, это в любом случае, как минимум, упущенное время. Те, кто сидит, все-таки считают, что лучше быть на воле, чем в тюрьме. Другое дело, что все по-разному свыкаются с мыслью, что они находятся в заключении. Поэтому кто-то считает, что это неоценимый опыт и «каждый мужик должен посидеть», кто-то называет это испытанием, посланным Богом, кто-то использует это время для того, чтобы обзавестись новыми связями. Все пытаются этот опыт психологически оправдать. Но искать в пребывании в тюрьме какие-то плюсы - это порочная практика. Тюрьма никого не исправляет, она делает любого человека хуже. В России не существует практик реабилитации человека после тюремного заключения. Нас тупо наказывают.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Разговор с «экономическим»

 

- Ты из тюрьмы вышел более оппозиционно-настроенным человеком?

 

- Да ничего не изменилось. Просто если раньше знания были скорее теоретические, то теперь они более практические. Теперь я знаю, что наша социальная реальность довольно жесткая. Я же и с «экономическими» сидел, так что понаслушался, как бизнес в России делается.

 

Одного «экономического» Леонид даже зарисовал. У него острые черты лица, он лежит на подушке с закрытыми глазами. Сверху над рисунком надпись: «Вот и первый экономический. Говорит, люди бегут из России пачками».

 

В «записках из тюрьмы» про «экономических» Леонид записал следующее:

 

«Легко ли вести бизнес в России? Смог переговорить с парой предпринимателей. Правилами нахождения в СИЗО разговоры между арестованными из разных камер запрещены, но иногда — когда водят на допросы, встречи с адвокатом, в суды, на видеоконференции…

 

С первым разговорился в ИВС на Петровке. Плотный, полный, он гладил рубашку дном кружки с горячей водой — готовился к суду. И рассказывал:

 

- Малый бизнес вести легко. Если хочешь — научу. Но потом, когда поднимешься, — к тебе придут и попросят поделиться. И это нормально. Будешь делиться — и никто тебя не тронет. Им невыгодно резать курицу, которая несет золотые яйца. Но если будешь вести бизнес, веди один. Не доверяй никому! Меня вот компаньон подставил. Но ничего, без меня ему бизнес не удержать — развалится. Или отберут. Это всегда так. Без хозяина, который его создал, все гибнет.

 

Второй читал Ницше «Так говорил Заратустра». И тем, что читал в ожидании видеоконференции, и хорошей одеждой, и нетюремной уверенностью выделялся из всех. Статья — мошенничество.

 

У него были более апокалиптические настроения. Меряет шагами камеру — от двери с кругляшками глазков до выкрашенных в малиново-багровый скамеек:

 

- Делать бизнес в нашей стране нельзя. Это разве нормально — всем взятки давать? Нет, отсюда уезжать надо. И молодым в первую очередь. Моя дочь в МГУ учится — у них половина курса уже собирается. Многие не оканчивают здесь, а едут доучиваться за рубеж. И возвращаться не собираются. И правильно, здесь еще лет 30 делать будет нечего, а они молоды и энергичны. А там они нормальной жизнью пожить смогут. Хотя, если всё, что ты хочешь, — это чтобы на бутылку пива по вечерам хватало, можно и в России оставаться. Да и то скоро половина населения будет сажать, а вторая — сидеть.

 

- Бизнесом не придумал заняться? - спрашиваю Леонида.

 

− Нет, какой ужас, - отмахивается он. - Я и до этого-то не интересовался, а сейчас вообще...

 

«Все под Богом ходим»

 

- В тюрьме вам, как «политическим», какие-то поблажки делали?

 

- Наверное, к нам относились лучше, потому что приходила Общественная наблюдательная комиссия. Регулярно, где-то раз в полтора месяца. В Кировской области ее возглавляет Артур Абашев (Ред. - к моменту выхода номера Артур Абашев уже написал заявление о сложении с себя полномочий председателя ОНК). ОНК могут заходить в камеры заключенных, отслеживать их быт. Есть определенные нормативы по площади, освещению, питанию. Комиссия, выявив нарушение, может написать жалобу. Не то, чтобы они могли кого-то снять с должности или посадить, они могут только привлечь внимание. Но их побаиваются. По крайней мере в Московской области ОНК до недавнего времени были независимы от всех. А так, были ли поблажки? Ну, может быть, нас посадили в более свободные камеры. А может, и нет.

 

- Кем были твои «сокамерники»?

 

- Тоже «тяжкие». Статья 228 — наркотики. 159 статья — экономическая, мошенничество в крупном размере, по этой статье сидят бизнесмены, чиновники. Но у меня в основном мелкие чиновники были, а ребята сидели с замминистрами, министрами.

 

- Сколько всего вас было в камере?

 

- Камеры, кстати, небольшие. Восьмиместные. Другое дело, что они были переполненные. Там было по 9-10 человек. Кому места не досталось - давали раскладушку. Или не давали.

 

- И что делал человек, которому не давали раскладушку?

 

- Не спал. Вообще, бытовые условия приемлемые. Приходилось встречаться с теми, кто сидел в 90-е, и они говорят, что бытовые условия изменились очень сильно. Тогда камеры были переполнены в 2-3 раза, спали в несколько смен.

 

Из записей Леонида о тюремном быте первых дней заключения:

 

«Камера — где-то 8х3 м. Выкрашенные в бледно-зеленый цвет стены и тусклое освещение. Окна непрозрачные. Кровати, естественно, металлические, и уже на третий день квадраты сетки врезаются сквозь матрац в бока. Потом привыкаешь.

 

Все предметы привинчены к полу. Утром на проверке охранник заходит и стучит деревянной киянкой по металлу. Всё ли на месте . По этому стуку узнаёшь, что приближается проверка.

 

Две двухъярусные кровати, стол с двумя скамьями по бокам, восьмиполочный шкаф, холодильник, телевизор. Туалет в углу (сленг. «дальний», «дальняк»), умывальник и пара полок завершают интерьер.

 

Анну Каретникову, которая заходила проверить, как я устроился, удивило наличие телевизора и холодильника — такое есть не во всех тюрьмах. Сотрудник с гордостью подтвердил этот факт».

 

«Камера немного похожа на купе: двуспальные койки (сленг. «шконки»), узкое пространство, те же лица по утрам. И рано или поздно ты узнаешь о человеке большую часть его жизни и все подробности его дела.

 

…Сибиряк, которого жизнь мотала по всей России. Молодость — агитбригады, любительский народный театр, спортивная школа, попытка поступить в Щуку. После армии — физруком в школу. Друг позвал на Сахалин. Снова школа, потом диктором на местное ТВ. Первый день работы пришелся на путч 1991 года. Ловили японские каналы и передавали, что происходит в Москве. В девяностые от безденежья выучился на рыбака и ушел в море. Кругосветка, годы в Тихом океане. Сибирские реки, разведка нефти, возвращение в Москву — машинистом электрички («Вы не из «белого» профсоюза?» — «Нет» — «Принимаем!»). В кризисном 2009-м сократили. Устроился руководителем службы доставки — почему бы и нет? По накладным выдавать товар курьерам несложно. В 2010-м в фирму, торгующую БАДами, приехала милиция. Начальство в бега, а Ж. в СИЗО. Незаконное предпринимательство, мошенничество в составе организованной группы — попал ты, парень! И, вроде, свидетели на его стороне, но суд дает четыре года. А перед этим два года следствие и нахождение в трех тюрьмах (СИЗО). Ему уже проще в лагерь и выйти по УДО, но хочется справедливости. Сидит и пишет кассационную жалобу. Адвоката только нет, как и веры в осмысленность этих бумаг».

 

- Сейчас же идет тюремная реформа, скоро будет переписан Уголовно-исполнительный кодекс и, по-моему, УК, продолжает Леонид. - Выйти по УДО теперь будет сложнее. Для УДО будет необходимо признание вины и возмещение материального ущерба. Впрочем, и сейчас по УДО выйти довольно сложно. Хорошо выходят только, пожалуй, по 158-й ч.1, ч.2.

 

- Это кто?

 

- Это которые телефоны крадут. Выпускать по УДО кого-то надо, а это как раз те люди, которые никому не нужны. В частности, они не нужны администрациям колоний, которым родственники богатых заключенных делают подарки (начиная от нескольких банок красок и заканчивая КамАЗом стройматериалов). То есть, лагеря у нас благоустраиваются за счет заключенных. Но я, к счастью, туда не поехал. У меня была такая экскурсия по тюрьмам — год и три с лишним месяца. Настоящее же путешествие начинается с этапом.

 

- Не появилось желание поменять страну проживания?

 

- Куда я отсюда уеду? Ехать в страну, где другой язык, другая культура и другие люди, мне кажется бессмысленным. Конечно, многие отсидевшие, кто хочет спокойно жить и работать, задумываются об отъезде, если имеют такую возможность. Но если хочется жить еще и интересно, надо оставаться в России. Приключения здесь всегда есть.

 

- Ты любишь Россию?

 

- Это дурной вопрос. Правильный ответ на него — жить в другом месте я физически... хотя нет, физически жить в другом месте я смог бы, но это было бы тяжело. Понятно, что если совсем уж вокруг будет тяжко и снова возникнет вероятность ареста, я сильно задумаюсь о том, чтобы уехать.

 

- Я лично одно поняла за эти год и почти четыре месяца, - говорит Женя, которая почти все время молча просидела рядом с Леонидом. - Все под Богом ходим.

 

Беседовала

Мария Петухова

petuhova.mv@gmail.com