Козни египетские
Почему процедура банкротства из инструмента оздоровления превратилась в машину для убийства и что с этим делать.
«В моем конце – мое начало», – именно под таким жизнеутверждающим девизом, как гласит учебник, вступала в жизнь молодая шотландская королева Мария Стюарт. С не менее оптимистичным посылом, надо полагать, выходили в 2002 году в Госдуму и разработчики ныне действующего федерального закона №127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)», поскольку главным в списке целей и задач законопроекта значилось именно «восстановление платежеспособностихозяйствующего субъекта, утратившего возможность в полном объемеудовлетворить требования кредиторов по денежным обязательствам». То есть, попросту говоря, новые юридические механизмы создавались не для ускорения тотальной распродажи имущества должников, а ровно наоборот – чтобы помочь предприятиям, которые угодили в финансовую яму, остаться в деле. А сама процедура банкротства, знаменуя конец одного этапа развития организации, одновременно должна была класть начало следующему.
В моем начале – мой конец
«Государство заинтересовано в том, чтобы как можно больше компаний проходили процедуру оздоровления и имели шанс выйти из создавшейся ситуации, а не чувствовали себя приговореннымик исчезновению», – сформулировал, помнится, изначальную идею закона «О банкротстве» председатель думского комитета по собственности и земельным отношениям, руководитель профильного проекта ОНФ Николай Николаев. И он же, подводя итог семнадцати годам применения закона, констатировал: «На сегодняшний день система банкротства – это идеальная машина для убийства бизнеса, для убийства компаний».
Были ли у Николая Петровича веские основания для подобного заявления? Были и есть: за весь 2018 год арбитражными судами страны на проблемных предприятиях было введено 297 реабилитационных (то есть направленных на финансовое оздоровление) процедур, что составило лишь 1,2% от всех введенныхпроцедур. Не намного лучше выглядит статистика и за 2017-й, когда эти показатели составили 395 и 1,5% соответственно. То есть доля убитых, говоря словами депутата, компаний в процессе их банкротства за последние два года стабильно превышала 98%.
Ничем особо не отличается от общероссийской ситуация с судьбой предприятий-банкротови в Кировской области. Всего по нашему региону, как следует из Единого федерального реестра сведений о банкротстве, за 2018 год было зарегистрировано 107 сообщений о признании юридических лиц банкротами и открытии конкурсного производства с общей суммой долга в 2,17 миллиарда рублей. В общем количестве предприятий Кировской области доля признанных несостоятельными при этом составила 0,34%, что практически совпадает со среднероссийским показателем (0,32%). На стадии наблюдения было прекращено лишь одно из 61 дела, при рассмотрении которых была введена эта процедура. Ещепо одному предприятию следующим шагом стало введение внешнего управления, однако в подавляющем большинстве случаев (67 из 69 вынесенных определений) попытка реабилитации закончилась признанием должника банкротом и открытием конкурсного производства. Случаев же применения процедуры финансового оздоровления на предприятиях Кировской области в 2018 году не отмечено.
Аттракцион по обману
Причин, по которым реабилитационные процедуры практически исчезли из практики российских судов, называется немало. По мнению одних экспертов, главным камнем преткновения стала низкая квалификация арбитражных управляющих. «Сейчас сообщество арбитражных управляющих – это сообщество патологоанатомов, а нам нужны офтальмологи и кардиологи – специалисты, которые смогут оздоравливать», – уверен, к примеру, тот же Николай Николаев. Арбитражные управляющие, в свою очередь, видят корень зла в жесткихограничениях, накладываемых Верховным Судом на применение механизма замещения активов, который как раз нацелен на сохранение бизнеса должника (и благодаря которому, к слову сказать, в нашей области до сих пор работают такие предприятия как вятскополянский «Молот», омутнинский «Восток» и не только они). А представители налоговых органов считают, что всему виной прорехи в законодательстве, из-за которых процедура спасения бизнеса зачастую превращается в аттракцион по обману кредиторов. «Сегодня банкротство в девятнадцать раз выгоднее должникам, чем кредиторам, – сетует, в частности, замруководителя ФНС России Константин Чекмышев, – поскольку кредиторы в среднем получают лишь 5% своих требований, а 95% долгов списывается».
Есть своя точка зрения по поводу низкой эффективности процедур банкротства и у представителей судейского сообщества – тем более что скрытые нюансы процесса знакомы им, как никому другому. «Шансы на благополучный исход дела высоки, только если есть слаженная позиция среди кредиторов, если есть компетентный арбитражный управляющий, который думает о восстановлении предприятия, и если все заняты поиском инвестора, – говорил, помнится, председатель Арбитражного суда Кировской области Сергей Мартынов в интервью журналу «ТДТ». – Однако, к сожалению, уже в самом начале судебного процесса, как правило, выявляются определенныегруппы кредиторов с разнонаправленными интересами, которые пытаются любыми способами решить сугубо свои финансовые проблемы, получить какую-то долю. Хотя прекрасно понимают, что тот объем,который задолжало предприятие, попавшее под процедуру банкротства, им всеравно не вернуть: есть задолженность по налогам, по заработной плате. Когда ещедело дойдетдо третьей-четвертойочереди! В итоге ситуация затягивается, а чем дольше она длится – тем меньше остаетсяшансов на финансовое оздоровление».
В чужом пиру похмелье
Решением – или, как минимум, одним из решений – в сложившейся ситуации могла бы стать законодательно закрепленнаявозможность для более раннего вмешательства государственных органов в хозяйственную деятельность предприятий, подающих признаки несостоятельности. Особенно если речь идето градообразующих, социально значимых предприятиях – благо, все необходимые данные для анализа динамики их финансового положения у контролирующих органов имеются. Профилактировать всегда легче, чем лечить, а в одночасье банкротами никто не становится. О том, что Сосновский судостроительный завод угодил в финансовую яму, его работники, к примеру, начали говорить задолго до того, как им перестали выдавать зарплату – но их никто не слышал. А о том, что действия мажоритарного акционера Слободского молочного комбината ведут к банкротству предприятия, кировская пресса предупреждала и вовсе полтора года назад. И прислушайся государство к этим сигналам, обрати оно внимание на деятельность названных акционерных обществ в момент причинения им ущерба, приведшего к возникновению признака банкротства, то и катастрофы, глядишь, удалось бы избежать. Тем более что главным потерпевшим при разорении крупных предприятий, если разобраться, всякий раз оказывается именно оно – государство, вынужденное затем годами разгребать множественные социальные и экономические последствия чужих решений.
Оно и понятно: когда человек из-за банкротства своего завода не может получить заработанные им деньги, претензии он предъявляет не владельцу и даже не директору, которых пойди ещеотыщи. И когда вопрос встаето трудоустройстве десятков, а то и сотен потерявших работу жителей небольшого городка, крайней оказывается опять-таки «нерадивая» местная или региональная власть.
Что же из этого следует? А следует из этого один простой и понятный вывод: закон о банкротстве нуждается в экстренном ремонте, и в ремонте не косметическом, а капитальном. Практика за семнадцать лет его применения наработана колоссальная – и в судебном корпусе, и в СРО арбитражных управляющих, и в налоговых органах и даже в правоохранительных. Дело за малым – за политическим решением. И чем раньше оно будет принято, тем скорее процедура банкротства из машины для убийства бизнеса превратится в действенный инструмент его оздоровления.
Николай Голиков
caiaphas43@gmail.com